|
Демократия как она есть или о хлебе насущном и о том, как ходить на приемы и делать диссертации (Из моей книги "Поезд отправляется" Для Отца существовала только одна демократия. Иименно та, представление о которой он - рожденный под коммендатурой, наказанный, запуганный и униженный сызмальства за то, о чем он сам не имел ни малейшего представления, выданный, как крепостной, на произвол примитивнейших людей - нес в себе, в своем мозгу, в крови, в мясе и в костях, как психологический комплекс, и к которой он всю свою жизнь стремился, чтобы от этого комплекса избавиться. С тех пор как Отец, став студентом, вырвался из своего спецпоселения, эта демократия не означала для него ничего другого, как свободу его действий, а также личную независимость и неприкосновенность его человеческого достоинства, тогда как в украденном у него от рождения равенстве шансов ему все-равно уже было отказано. Его финансовую независимость и поэтому, при господствующих отношениях, максимально возможную свободу действий обеспечивали ему его летние выезды на Север. Там он наилучшим образом использовал свой детский опыт со всяческими тяжелыми работами и мерял свои полученные при этом силы в том, что шел до границ своих возможностей. Это давало ему потом - кроме периодических болей в пояснице, паховой грыжи и дважды переломанного носа в добавок к ранней потере глаза - дополнительную уверенность в себе и дополнительное самосознание, которые снова и снова избавляли его от навязанного ему в детстве комплекса неполноценности. Из-за этой извечно происходящей в нем борьбы между им самим добытым сильным самосознанием и этим не по праву навязанным ему другими комплексом Отец часто реагировал преувеличенно резко в ситуациях, в которых у него могло только закрасться малейшее подозрение - вновь поиметь над собой руководителя свиносовхоза, чьему произволу он был выдан когда-то телом и душой, и чего он никогда больше не хотел. Еще когда он делал свою дипломную работу, его уже работающая к тому времени жена стала в городскую очередь на квартиру. Это был самообман, потому что "ожидаемое" в этой очереди "время ожидания" превышало двадцать лет. Отец получил как раз распределение на работу, после окончания универа, в научно-исследовательский институт, где он и делел сейчас свой диплом. Но, прежде чем принять это расппределение, он хотел непременно выяснить свои перспективы с жильем. Институт не обещал здесь ничего, и Отец знал между тем многих сотрудников, которые уже годами ютились с их женами и малыми детьми в снятых у частных домовладельцев подвалах. Такого он ни в коем случае - при всей лестности полученного распределения - не желал своей семье. Выяснять тут было собственно нечего - никаких перспектив на следующие двадцать лет именно. Только Отец не был бы сам собой, если бы не попытался получить этот вопрос отвеченным от лично ответственных за это убожество и быть к тому же еще просвещенным от них же по поводу причин такого убожества. Он записался на прием к первому секоетарю горкома партии, который распоряжался жизнью в городе, и в один из дней возник перед секретарем: - Какие у Вас проблемы? - обыденно спросил у Отца секретарь. - У меня, вообще-то, никаких. Даже наоборот: я получил на основе моих качеств соблазнительное распределение на работу научным сотрудником в самом крупном научно-исследовательском институте нашего города! - объяснил Отец уже несколько удивленному от неожиданности секретарю. - Но я же плохо могу служить науке, городу и институту, если я должен буду, как "бомж", жить на улице. То есть проблема есть у института, а именно: проблема с квартирами для своих сотрудников. Вот я и хотел от Вас узнать, не могли бы Вы помочь институту. Вы же, в конечном итоге, здесь шеф и должны заботиться о нашем городе и лелеять его! - Вы же знаете, что город не имеет квартир, и даже рабочие наших советских промышленных предприятий должны ждать этих квартир годами! - доложил секретарь удивленно, но терпеливо и почти даже с какой-то гордостью, как будто ему приходилось рассказывать некоему идиоту об очевиденых всем другим успехах партии. - Конечно! Это знает каждый, если и не каждый это понимает, - так же терпеливо ответил Отец. - С другой стороны, каждый также знает, что те же нехватающие рабочим квартиры и прочие блага находятся вами и предоставлются любому, например, футболисту, привлеченному со стороны для нашей играющей в третьей лиге городской команды. Вот я себе и подумал, почему бы, собственно, то же самое не могло быть возможным и для ученых нашего, активного - к чести города - в высшей научной лиге исследовательского института! - Знаете что? - еще более удивленно, но все еще обыденно и терпеливо ответил секретарь. - Идите-ка Вы сначала работать, станьте в очередь на квартиру в вашем институте и приходите тогда снова. Самое большое, что мы могли бы тогда для вас сделать, - это продвинуть Вас наперед в очереди. А вообще без очереди - это никак невозможно! - Прежде чем я вообще пойду работать в институт, - объяснил Отец так же обыденно, - я и хотел как раз выяснить мои выраженные в годах ожидания квартирные перспективы. А в очередь - в Вашу городскую, кстати, а не в институтскую - мы с женой уже стали. - Что!? - почти закричал потерявший, наконец, свою надменно-обыдееную позу и терпение секретарь. - И Вы еще пришли ко мне спрашивать про квартиру! Скажите спасибо за то, что мы вас вообще поставили в очередь, потому что студентов мы в наши очереди не ставим! - Может быть Вы мне тогда уж заодно и скажете, кому конкретно я должен сказать спасибо? - спросил почти тихо тоже потерявший свою выдержку Отец, вставая, - Коммунистической партии или Вам лично? - Вы что, имеете что-то против нашей партии? - попытался применить старый, запугивающий прием потерявший, судя по его лицу, свою будничную уверенность секретарь, который похоже почувствовал себя, вдруг, очень одиноким и беспомощным в этом представительски-гигантском кабинете, хотя и обладал статной фигурой и был почти на голову выше Отца. На партию Отцу было наплевать, но это была как раз та ситуация, в которой ему и на все остальное - в том числе и на себя самого - было так же наплевать: он видел перед собой директора свиносовхоза собственной персоной, который снова предъявлял свою претензию распоряжаться его жизнью и его судьбой и требовал от него еще и благодарности за это убожество. Трудно было что-то предпринять против системы или против партии, но против одной персоны в ситуации, где два мужика стоят один на один друг против друга, можно вполне - во всяком случае для Отца - кое-что предпринять. Это был тот приступ ярости, который вел к отключке любого жизненного благоразумия, но вовсе не его дерзкого рассудка в таких ситуациях. Он контролировал эту ситуацию: молниеносно прикинул, что там снаружи он видел только одну секретаршу и никого другого - прежде всего никакого поста охраны ни в приемной, ни перед ней в коридоре - и, если он теперь врежет этому козлу разок и тут же марширует наружу, то никто не сможет его задержать. Что там случиться потом, к этой конкретной ситуации уже не относилось и поэтому никаких сиюминутных оценок и решений не требовало. Так же мало занимала его и гренадерская фигура этого партийного бонзы. Единственное, что Отца при этом занимало - это ширина и длина партийно-привычного письменного стола. Стоял бы этот горилла прямо перед ним - произошло бы все тут же и мгновенно. Секретарь похоже тоже уже это почувствовал и вжимался с поблекшим лицом в свое массивное шефское кресло, не предпринимая никакой попытки, что-то предпринять. Отец стоял пару секунд со сжатыми кулаками и должен был признать, что он не сможет так быстро, как этого требует ситуация, преодолеть этот идиотский стол, без того чтобы не дать бонзе слинять. Он круто повернулся и пошел наружу. Этот случай остался без последствий, и Отец знал это наперед. Его неслучившееся преступление не принадлежало к политической нелояльности, где мог включиться КГБ. Это был бы хулиганский случай для милиции, но только тогда, если бы секретарь доложил милиции о том, как он нагадил при этом в штаны, что скорее повредило бы репутации гориллы среди партийных коллег. Отец получил свой диплом и принял предложенное по распределению место в институте. Однако он условился с шефом, что ему, прежде чем он вообще приступит к работе, нужен один месяц времени, чтобы решить свою жилищную проблему. Если ему это не удастся, то он увольняется, не приступая к работе. Шеф проявил к этому понимание. Один месяц искал Отец решение и нашел его, в конечном итоге, в уютном, деревянном частном домике из двух комнат за довольно выгодную цену, которую он выплатил после двух последующих выездов на летние калымы. Так что он мог потом со свободной головой служить науке. Также из-за названного комплекса он не мог терпеть даже обычные в рабочих отношениях субординации, которые в науке, в отличие от других отраслей, и без того практически не имеют значения. Однажды, когда он незадолго до аспирантуры работал в этом институте над своей диссертацией, пришел руководитель одного из проектов из его лаборатории и обратился к Отцу: - Вы должны внести свой вклад в выполнение нашего проекта! Речь шла при этом об упомянутых выше заказах по хоздоговорам из Москвы, которые приносили лаборотории дополнительные деньги. Над проектом работал один из коллег из группы этого, стоящего сейчас перед Отцом посетителя. Коллега планировал также использовать полученные в этом проекте результаты для своей диссертации. Ему-то и должен был теперь быть приписан Отец как помошник. - Не, я совсем вам ничего не должен! Это ваша тема, и ваш сотрудник должен ее выполнять. В конечном итоге это и его диссертация, а я должен творить свою, вместо того, чтобы стоять, как тупой подсобник, к его услугам. Сожалею, меня это настолько же мало мотивирует, как и интересует, - ответил обоснованно и решительно Отец. Названный руководитель покраснел лицом, поскольку это было принятое по его запросу решение руководства лаборатории, и такая реакция застигла его с данными ему полномочиями врасплох. - Что Вы из себя строите? Это, что ни говори, Ваш хлеб, который Вы теперь должны отработать! - пришла ему в голову старейшая проповедь мира, которую он, впрочем, лучше бы не говорил Отцу. Нет, мой дорогой, - холодно, уже безо всякой субординации и почти угрожающе ответил Отец, - мой хлеб добываю я себе сам и ничего за него никому не должен. Сколько я себя помню, я всегда должен был сам его отпахать: как раньше, на картофельных и сенокосных полях, так и все еще теперь, на моих калымах на Севере! - Я имел ввиду только те деньги, что Вы получаете у нас здесь... - Я тоже имел их ввиду, потому что я слишком хорошо знаю и во всяком случае лучше, чем ты, где и как зарабатывается хлеб, чтобы выслушивать сейчас твои проповеди об этом. Я это делаю в другом месте. Здесь я занимаюсь только моим хобби. Поскольку это доставляет мне удовольствие, но ни в коем случае не обеспечивает мне со ста двадцатью рублями в месяц хлеб для жизни. И если кто-то попытается меня за эти нищенские деньги еще и к чему-то принуждать, что мне удовольствия не доставляет, то я могу сразу на все это плюнуть. С этим я считаю дело выясненным и дискуссию оконченной. Так что ты свободен! - с вызывающей дерзостью завершил он навязанный ему прием. Проситель потерял дар речи и исчез. Чтобы сохранить ситуацию под контролем и избежать легко предсказуемых, унизительных последствий, Отец тут же написал заявление об увольнении, пошел из подвала, в котором он исследовал, наверх к заведующему лабороторией и объявил ему: - Я бессрочно, с сегодняшнего дня, увольняюсь с работы! - Что это с Вами стряслось? - У меня только что был оскорбительный для меня разговор с Вашим руководителем группы, после которого я не вижу для себя больше смысла работать здесь дальше! - О чем речь-то была? - Товарищ хотел принудить меня работать над его проектной темой. - Это, вообще-то, лабораторный проект, который однако же действительно принадлежит к его теме. А что, эта тема Вас совсем не интересует? - Он даже и не попытался пробудить мой интерес или про него спросить. Он меня шантажировал и требовал от меня отработать у него, как раб, мой хлеб. Я нашел уместным объяснить ему эту многих из нас здесь еще удерживающую разницу между "зарабатывать хлеб" и "получать удовольствие от науки". - Ваш хлеб Вы все же должны где-то зарабатывать. Вы же не имеете это ввиду всерьез, с Вашим увольнением? Или Вы нашли уже более хорошее место? - Если я говорю, что я увольняюсь, то именно это я и имею ввиду! Институтов вокруг тоже достаточно, где я найду себе место и смогу дальше заниматься моим хобби. - Вы уверены, что где-то в другом институте с Вас будут требовать выполнять только приносящую Вам удовольствие работу? - Если это не так, то я, похоже, выбрал себе неправильную профессию! Кроме того, работать здесь ни за грош собачий - это все-равно для меня роскошь, которую я, собственно говоря, не могу себе позволить без моих калымных денег. Там на Севере достаточно потребности в строительстве и, если я этим буду заниматься профессионально, то я смогу вести свободную от таких принуждений да к тому же еще и очень обеспеченную жизнь. Такие мысли приходили Отцу и раньше, но он всегда знал, что это было бы не для него. Он бы оставался недовостребованным и никогда бы этим не удовлетворился. Однако он знал также, что такой выход - коснись дела - стоит всегда к его услугам. И в таких критических ситуациях ему бы даже не пришло в голову философствовать о том, могла бы такая упрощенная жизнь быть его жизнью и удовлетворять его или нет. Короче говоря, снова принцип принятия решений методом вбрасывания. Такая решительность Отца повергла в конечном итоге завлаба - в основе своей добродушного, научно не очень-то выдающегося и потому довольно неуверенного в себе человека - почти в панику. - Почему Вы, вообще, устраиваете такой бунт из этой истории? Можно же все спокойно обговорить и решить. Не хотите Вы, неважно на каких соображений, перенять это задание, так мы найдем какого-нибудь другого сотрудника. Наша лаборатория достаточно большая. Продумайте это предложение еще разок. - Я уже все продумал, иначе бы я не стоял сейчас здесь. - В любом случае я не могу принять решение о Вашем увольнении без Вашего научного руководителя. - Он как раз здесь. Позвать его? - Да, так было бы лучше. Через две минуты появился его шеф - совершенно абстрактный и рассеяный человек, который был настолько неспособен что бы то ни было, включая собственную докторскую диссертацию, вокруг себя организовать и также неорганизованно и неухожено выглядел, что каждый мог сразу заподозрить в нем гения. В его задание входило руководить выпонением диссертационных работ Отца и еще трех других сотрудников. У завлаба он, вдруг, показал себя непривычно решительно: - Нет, забудь это! Ты же должен довести свою диссертацию до конца. - Так я и обосновал этому товарищу мой отказ, - заметил Отец, которому этот обезьяний театр действовал потихоньку на нервы, потому что его принципиальные действия превращались на его глазах в комедию. - Ну так и делай твою работу дальше, все остальное мы урегулируем между нами, - заключил шеф. Настаивать дальше на своем увольнении было бы для Отца подобно дешевому кокетству. Он снова пошел вниз в свой подвал, и этот случай был для начала забыт. Лишь "хлебодатель" - руководитель того проекта - еще пару недель не отвечал на приветствия Отца при их встречах. Лучше не смог бы даже Отец сам решить ситуацию. Тогда его шеф, который был им еще с его студенческого времени и работы над дипломом, довольно сильно удивил Отца. Но, в конечном итоге, за каждого руководимого диссертанта платились же и дополнительные деньги. При этом шеф запускал своих диссертантов полностью и скорее мешал им довести диссертацию до конца, чем поддерживал их при этом. Каждая диссертация - это не только сложный, новый и актуальный научный результат, но и в большой степени предприятие, которое надо быть способным организовать, ограничить конкретным и четко определенным кругом задач и довести до конца, включая ее написание, оформление и все необходимые для защиты и грабящие массу времени формальности, то есть сдать в конкретно определенный срок "под ключ" и при сдаче свою работу успешно защитить, как это делал Отец каждый год на своих калымах при сдаче объектов. Защита диссертации была также единственной возможностью улучшить долговременно и без калымов свой убогий научный оклад. Но шефу, казалось, были совершенно безразличны судьбы и оклады его подшефных. За многие годы удалось защититься только одному из его докторантов опять же лишь после многолетних усилий. Если они приходили к шефу обсуждать полученные результаты, он был настолько любопытен - как это обычно бывает у гениев - что напрочь забывал диссертацию как таковую и из года в год имел ввиду: - О! В связи с этим твоим результатом было бы, однако, очень интересно еще то или сё поизмерять и поисследовать! И мерялось у него и исследовалось то-сё, пока сам подшефный не забывал, где же было начало и где же был, собственно, предусмотрен - если он вообще когда-то был предусмотрен - конец. Единственное, что при этой распущенности было исключительно хорошо - во всяком случае для Отца - шеф в остальном совершенно не вмешивался в их работу, не пытался командовать и предоставлял своих докторантов и аспирантов самим себе. Для тех, которые обладали достаточной самостоятельностью и не так часто шли к шефу с их - имеющей уничтожительные последствия - потребностью обсуждать результаты, это был единственный шанс прорваться. Отец не только опознал этот шанс, но и воспользовался им опять же самым жестким образом. Он сам ставил себе цели и задания для своих научных исследований; сам подправлял их, если из научных результатов выявлялась необходимость этого; также сам анализировал, представлял и публиковал эти результаты. Но при этом исправно вписывал в свои публикации и шефа как соавтора. Когда кончался срок его аспирантуры и он написал в калымном темпе - в течение одного месяца - готовую диссертацию, шеф, вдруг, тоже вспомнил про это: - Слушай, твоя же аспирантура скоро кончается! Мы, наверное, должны когда-нибудь сесть вместе и поговорить о плане написания твоей работы. - Ах, в этом нет никакой необходимости! - попытался Отец избавить его от неожиданных и излишних забот. - Как так? Ты же должен к концу аспирантуры представить готовую диссертацию, иначе твой неуспех будет поставлен мне в вину. - Да я ее уже написал. - Когда это? - Вот только что, пару дней назад закончил. - Хм-м! - шеф не знал точно, должен он теперь радоваться этому, ставящему его в несколько смешное положение, но зато и освобождающему от излишних хлопот обстоятельству или возмутщаться. - Ты мне-то дашь ее, по крайней мере, прочитать? - Ну естественно! Вы же мой шеф, да к тому же должны будете еще Ваш отзыв на мою работу предоставить. Так Отец стал вторым, которому удалось у этого предполагаемого гения довести свою диссертацию до защиты. У его коллег в других научных группах дело обстояло иначе. Как правило, им было дозволено только готовить свои образцы для исследования: плавить, ковать, прокатывать, волочить, резать, полировать, протравливать, их испытывать, измерять на них все, что требуется и потом поставлять полученные в конце всех этих трудов результаты измерений своему шефу. То есть им была дозволена только черновая работа. Шеф перенимал после этого собственно научный - приносящий то самое удовольствие, завершающий и вознаграждающий такую черновую работу - творческий остаток: эти результаты анализировать, делать возможные открытия, оформлять их в научные публикации и публиковать. За это всем сотрудникам его группы было дозволено быть соавторами в каждой из этих публикаций. С таким конвейером у них было, правда, больше публикаций, чем у Отца, и некоторые даже доходили до защиты, но зато не всегда знали или, по крайней мере, не всегда понимали, что там в их "собственных" статьях или диссертациях написано. Столько вот к самостоятельности, к независимости и к неприкосновенности, как понимал и защищал их Отец в делах демократии. |